528Полубезумная улыбка, кривоватая жуткая, как будто у марионеток. Нервная дрожь в пальцах, когда эти белые руки с силой сжимают спинку кресла. Невозможно увидеть глаза – длинная челка скрывает их. А потом как будто что-то капает, прямо на бумагу. Потом еще раз. Незаметно.
Наполеон так и застывает в своем бешенстве. Мгновение назад он был готов уничтожить все на своем пути. Сочетать слова с делом. Ведь он выкрикнул, вполне отчетливо, зло:
- Ты мне больше не нужен!
читать дальше
И Бальзак понял все, без лишних слов. Замолчал, перестал бормотать новые замечания, доказательства, какой-то бред. Просто бормотать, что так бесит и бесит Наполеона. Он не может слышать критика, не всегда понимает его и поэтому до нервической горячки ненавидит его. Порой ненавидит.
Но сейчас он сильно ошибся. Настолько, что соленые капли впитываются в бумаги. Своеобразный договор разрыва. Бальзак спрятал свою живую суть так далеко и глубоко, что никто не заметит в нем человека. Ничего, кроме шкурки, в которой было что-то, что страдало и любило.
Наполеон видит слезы дуала, потому что в ярости видит больше мелочей, чем сам бы хотел. Видит, как пряди волос прилипли к мокрой щеке, когда Баль тряхнул головой, зажимаясь от невыносимой боли.
Напа как будто перекрывает другой шквал эмоций. Шок, что-то вроде вины, заостренной жалости, которую эгоист в себе никогда раньше не знал. Момент чужой хрупкости. Когда он, захватчик, не сумел достигнуть желаемого, только разрушить. Не смог сорвать редкий цветок, только пройтись по нему гусеницами танка. Эта беспомощность унижала его и толкала на действие. Но что он сделает, если Бальзак плачет?
Баль поднимает глаза, все еще блестящие от слез, а лицо его подчеркнуто равнодушно, как будто ничего не произошло минуту назад.
- Прости… - вырывается само собой у Наполеона. Он выглядит глупее, чем обычно, а его проклятое самомнение исчезло без всякого следа.
- Нечего прощать, - спокойно и холодно отвечает Бальзак своим обычным бесчувственным голосом.
- Я… - вдруг делает шаг вперед Нап, чувствуя, что должен оправдаться, - Не подумал, поспешил. Бывает так. Эй? Ты слушаешь меня?
- Действительно, ты сделал все, что мог, - горько улыбается критик, убирая руку с кресла. Он хочет уйти из комнаты, где стоит человек, которому он не нужен.
- Ну, уж нет, - Наполеон встряхнулся, чувствуя, что если выпустит дуала, никогда больше не выкурит его из квартиры даже просто поговорить. Мечтать о прежних близких отношениях вообще не придется. Он преграждает путь Бальзаку и бесцеремонно хватает упрямца за плечи, заставляя того волей-неволей смотреть в лицо. Критик морщится: прикосновения болезненны, почти ненавистны.
- Пока мы тут все не перетрем, ты никуда не пойдешь, - дьявольски самоуверенная улыбка и хитрый прищур глаз. Бальзак смотрит на того, кто совершенно не считается с его желаниями , и не может вырваться. Не физически, морально. Его удерживает воля другого, не более сильная, более въедливая, почти заразная.
- Ты будешь меня слушать. И будешь прощать. У тебя нет выбора, - шепчут губы, а лукавый голос пробирается в самое сознание.
- У меня всегда есть выбор, - вырываясь, Бальзак действительно хочет уйти, но останавливается у самого порога.
- Одно проклятье, мой выбор почти всегда созвучен с твоим, - говорит он, уходя.
Наполеон улыбается Бальзаку вслед. Нужно время, чтобы этот человек-сейф излил всю желчь, вспомнил старые обиды, а потом, устав от этого занятие, однажды простил своего дуала.