смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:46
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:14
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:01
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:41
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:33
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:13
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:03
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
00:32
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
00:16
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
00:00
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 27 июля 2010
23:47
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
смерть танцует на кончиках пальцев
смерть танцует на кончиках пальцев
16:30
Доступ к записи ограничен
смерть танцует на кончиках пальцев
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
смерть танцует на кончиках пальцев
Кто бы мог подумать что вот так слушая музыку мне захочется вдруг не с того не с сего взять и написать что-то?
Что-то давно вертевшееся на языке но не находящее выход?
Кхм...
Проще говоря бумагомарательство, бумагомарательство и еще раз бумагомарательство!
ужаснуться
Что-то давно вертевшееся на языке но не находящее выход?
Кхм...
Проще говоря бумагомарательство, бумагомарательство и еще раз бумагомарательство!
ужаснуться
пятница, 23 июля 2010
смерть танцует на кончиках пальцев
И приехала мама
И наступил полный абзац...
И наступил полный абзац...
воскресенье, 18 июля 2010
смерть танцует на кончиках пальцев
Лето, море солнце, пляж...
Куда там!
....И поехали мы на выходные на поре!
За*бись как здорово!
— Комары, эти кровососущие твари повырастали до размеров москитов и обнаглели по-хлеще моих одноклассников! — Палатка- не лучшее средство для сна - проверенно! — Духота - кто сказал что вечером прохладно? Дайте я кину в него камень! Солнце, нет я ничего не имею против, но! Бля не так же жарить в конце-то концов! Море.. азовское море это лужа! Большая такая лужа где разве что жаба утонет. Там мелко и много ракушек о которые можно счесать себе абсолютно все!
Загар, спина обгорела так что на нее не то что ложиться двигать руками и то больно! Не говоря уже о том что лицо тоже обгорело...
Единственное что мне понравилось это закат, море было словно молоко белое-белое и с молочно-розовыми разводами, а небо нед ним переходило из фиолетового в розовый потом в желтый дальше в белый и голубой.
Романтика ё-моё, только вот я не романтик.
Куда там!
....И поехали мы на выходные на поре!
За*бись как здорово!
— Комары, эти кровососущие твари повырастали до размеров москитов и обнаглели по-хлеще моих одноклассников! — Палатка- не лучшее средство для сна - проверенно! — Духота - кто сказал что вечером прохладно? Дайте я кину в него камень! Солнце, нет я ничего не имею против, но! Бля не так же жарить в конце-то концов! Море.. азовское море это лужа! Большая такая лужа где разве что жаба утонет. Там мелко и много ракушек о которые можно счесать себе абсолютно все!
Загар, спина обгорела так что на нее не то что ложиться двигать руками и то больно! Не говоря уже о том что лицо тоже обгорело...
Единственное что мне понравилось это закат, море было словно молоко белое-белое и с молочно-розовыми разводами, а небо нед ним переходило из фиолетового в розовый потом в желтый дальше в белый и голубой.
Романтика ё-моё, только вот я не романтик.
смерть танцует на кончиках пальцев
Итак, Хино, отважным жестом Наполеона пошла штурмовать, нет не Россию (как бы не хотелось), а кардиологическую клинику г. Запорожья.
Ну, не так страшен черт как его поп малюет ( не смотря на художественные способности попов).
1-е радостное: У меня будет справка ВКК и не колышет! Ура! Поднимем бокалы!
2-е не особо радостное у меня провисание сердечного клапана
читать дальше
Бла, бла, бла...
Короче, раз в пол года езди на обследование (дорогое правда) и пропей воон те таблетки (нет скушай во-он тот корешок) ну и бездельнтчай дальше.
А бабушку с дедушкой я навестила таки, да.
Правда младшего двоюродного брата тоже увидела
, но это я пожалуй переживу
а вот он - не факт!
Ну, не так страшен черт как его поп малюет ( не смотря на художественные способности попов).
1-е радостное: У меня будет справка ВКК и не колышет! Ура! Поднимем бокалы!
2-е не особо радостное у меня провисание сердечного клапана
читать дальше
Бла, бла, бла...
Короче, раз в пол года езди на обследование (дорогое правда) и пропей воон те таблетки (нет скушай во-он тот корешок) ну и бездельнтчай дальше.
А бабушку с дедушкой я навестила таки, да.
Правда младшего двоюродного брата тоже увидела
, но это я пожалуй переживу а вот он - не факт!
вторник, 13 июля 2010
смерть танцует на кончиках пальцев
Пишет Гость:
25.03.2010 в 01:04
слов много, в т.ч. матерных.
— Останови здесь.
— Босс?
— Ты не расслышал?
— Но, босс... У тебя одежда пропахла гарью, и на рукаве кровь. Все, кто слышал взрыв, немедленно свяжут это с...
— Просто останови грёбаное авто здесь и катись куда хочешь. Я позвоню, когда ты понадобишься.
Понятливый Луссурия смолкает, пожимает плечами и тормозит на обочине.
Занзас уже восьмой месяц ненавидит тишину. Тишина его раздражает, злит, бесит до неимоверности. Он жадно прислушивался к сводкам новостей, к пустым, ничего не значащим слухам; он метался по стране, как потерявшая хозяина в толпе псина, бросался за каждым упоминанием чьих-то неожиданных смертей, проверял каждого мало-мальски известного мечника; он, наконец, сдался и начал брать на себя лично большую часть поступающих заданий — просто потому, что не осталось сил усмирять собственное пламя, а смерть каких-то ублюдков — хоть и жалкое, недостойное, но удовлетворение.
Он знает, понимает разумом, что исчезновение Скуало не было предательством, что, захоти она уйти, объявила бы об этом так, что стёкла лопнули, да и не было у неё причин уходить, не было, мать её, ни единой грёбаной причины, но под обломками взорванного здания её тела не найдено, все поиски зашли в тупик, и восьмой месяц тишины давит под собой все разумные выводы, оставляя иррациональную обиду, которая жжётся изнутри и воспламеняется на ладони.
Больницы, морги, городские свалки; семья, знакомые, наставники; нигде ничего. Скуало просто исчезла, не оставив за собой ничего, кроме слухов о внезапно пропавшем из поля зрения мафиозного общества Втором Императоре Мечей. Первому, кто озвучил эти слухи слишком громким шёпотом, Занзас вышиб мозги выстрелом, и сплетники вздрогнули и боязливо вжали головы в плечи, а слухи, напротив, поползли настойчивей, уверенней.
А потом Занзас приказал прекратить поиски. "Я правильно тебя понял, босс?" — уточнил Бельфегор, и Занзас подписал приказ о назначении офицера Бельфегора капитаном Варии и ткнул Бельфегора в него носом, чтобы тот удостоверился, что уж точно понял правильно, и Бельфегор широко, но неуверенно улыбался и вытирал нос, а Занзас комкал и сжигал в собственном пламени закапанную кровью бумагу. "В моё отсутствие останешься за главного," — приказал он, и Бельфегор растянулся в улыбке ещё более широкой и уточнил, считается ли Скуало теперь дезертиром, потому что не далее чем десять минут назад в резиденцию Варии поступил звонок, в котором сообщалось... Занзас безрассудно метнулся по наводке, вместо Скуало обнаружил топорную и неаккуратную ловушку и выжег к херам всех, кто мог бы рассказать, что варийская элита так глупо и легко выманивается простым упоминанием Супербии Скуало.
Теперь Занзас мечется по Европе, выполняя приказы Вонголы (большая часть заданий — откровенное дерьмо, ничтожные уёбки цепенеют от ужаса при одном только виде вонгольского пламени, какие уж тут сражения), и, кажется, уже знает наизусть все автомобильные маршруты, которые ведут к Италии и от Италии. А заодно знает всех известных мечников этого столетия, все дерьмовые слухи и около сотни мест, пригодных, чтобы скрыться.
Из Сицилии, где укрывалась прошлая цель, Занзас отправился прямиком в другой конец Европы. Луссурия немедленно напросился с ним, догнал его уже в аэропорту и привёз новости: Бельфегор неплохо справляется с полученными обязанностями, потери среди рядовых бойцов минимальные и даже — полусекундная заминка — меньше, чем у Скуало, которая в пылу боя не особенно следила за потерями; впрочем, Бельфегор и сам раньше предпочитал радость убийства приказам, а сейчас словно проникся важностью своей должности, вон, даже планы составляет, хоть и по образцам планов Скуало, конечно... Хорошо, хорошо, Луссурия уже молчит, молчит до самого окончания полёта, молчит по пути к отелю, не задаёт никаких вопросов, кроме тех, что касаются задания напрямую, и молчит даже сейчас, поворачивая ключ зажигания и отъезжая прочь, только головой сокрушённо качает.
Занзас как-то разом понимает, что он кретин.
И что не было ни предательства, ни дезертирства, но это он понимает фоном, потому что он знал это и раньше. А вот за то, что не догадался сразу, не понял такую очевидную схему, — кретин, да гори оно всё в аду, какой же он ебаный кретин!
Скуало смотрит мимо него пустыми глазами.
Слишком привык считать своего капитана мужиком. Ну мужик и мужик, раз прикинулась мальчишкой, когда свою клятву приносила, так и служи теперь как мужчина, и похер, что всё давно раскрылось, бабская клятва малого стоит. И весь мафиозный мир уверен, что Второй Император Мечей — мужчина, и даже варийские рядовые считают, что их шумный капитан, упивающийся яростью сражений — прямо-таки образец мужественного воина...
Уже неуместный грёбаный афоризм «cherche le femme» вертится в голове.
Развлёкся, блядь, с шлюхами. Расслабился, блядь.
— Ночь, — выговаривает он хрипло и притягивает Скуало к себе, обхватив за плечи.
Низенький юркий тип потирает руки и одобрительно хихикает.
— Отличный выбор, господин, просто преотличнейший... но на всю ночь?
— В чём дело? — хмурится Занзас.
— Ни в чём, разумеется, ни в чём, вот только... возьмите.
Взгляд Занзаса темнеет. Железо тихо звякает. Мерзкий типчик подобострастно смеётся.
— Недобрая она девка, буйная. Мы её, конечно, успокаиваем, как же без этого, но ежели вдруг придёт в себя — у-у-у, фурия, чистая фурия! Уже ухитрялась здоровенных мужиков калечить, и ведь не удержишь её никак в одиночку. А вы желаете на ночь... а вдруг она к утру очухается, так что возьмите, возьмите!..
Занзас молчит, вдыхает, кажется, чистый катализатор своей ярости и прикидывает, какой смерти заслужил грёбаный кусок дерьма; уже заносит руку — и Скуало вздрагивает.
Под ладонью Занзаса на её плече краснеет ожог.
— Не переживайте, это за счёт заведения, — и сутенёр всовывает в поднятую руку наручники. — Двадцать седьмая комната, господин. Я прослежу, чтобы до утра вас не беспокоили.
Занзас сжимает растаявшее железо в кулаке и уводит Скуало за собой.
— Эй, мусор, приди в себя, — говорит он, когда они остаются одни.
На самом деле он не знает, что сказать. Не знает, потому что не ожидал узнать, что она оказалась побеждена, не ожидал снова её встретить... уж точно не ожидал встретить в месте вроде этого. Хотя, блядь, это логично — женщина в борделе.
Вот только он никогда не воспринимал своего капитана как женщину. И никогда не спал с ним. С ней. Да ёбаный же в рот.
Занзас бьёт её по щеке, не сильно, лишь слегка, чтобы привести в чувство. Скуало неуклюже падает на кровать. Под задравшейся юбкой обнаруживаются огромные синяки на бёдрах и никакого нижнего белья. Занзас бесцеремонно задирает юбку выше и чуть шире разводит её ноги, чтобы обвести пальцами синяки. Скуало вяло дёргается, пытается его ударить. Занзас перехватывает руку без кисти, чертыхается, дёргает на себя, рассматривает следы от уколов. "Мы её успокаиваем, конечно, куда же без этого..." — всплывает в голове.
Отбросы. Уёбки. Мрази. Сняли с неё протез, накачали наркотой и несколько грёбаных месяцев подкладывают под каких-то ублюдков. Блядь. Блядь, да у кого на неё встанет вообще. Отощавшая девка, вся в шрамах, в синяках, без руки... От волос её драгоценных нихрена не осталось, жалкое подобие того, что было. Ни задницы, ни сисек нормальных. Да у неё вообще нихера нет, и никогда нихера не было, кроме меча и кретинской клятвы, а клятва принадлежит Занзасу. И меч принадлежит Занзасу. Скуало весь, блядь, то есть вся, она сама и вся её грёбаная жизнь принадлежит Занзасу. Только он имеет право решать её судьбу, бить её, отправлять на смерть или трахать, если бы ему с какого-то хера этого вдруг захотелось. И уж точно ни один грёбаный мудак не смеет унижать её и ломать, потому что это исключительное право Занзаса — заставлять Скуало покоряться. Она — целиком и полностью Занзасова собственность.
Занзас сгребает свою собственность в охапку, втаскивает на колени, неаккуратно, непривычно целует, стискивает, беспорядочно гладит ладонями по спине, по голове, по бокам. Скуало отмахивается, отворачивается, прячет лицо в его рубашку и невнятно бормочет:
— Босс, охуел? Убери огонь, мне больно.
И Занзас замирает, утихомиривает вырвавшееся из-под контроля пламя, да и сам, блядь, ну не спать же он с этим мусором собрался, в самом-то деле. Он встряхивает Скуало, ухватив за шиворот, и та пробуждается от дремоты, пытается сфокусировать на нём мутный взгляд, но всё как-то мимо, и тянется к нему руками, обнимает за шею, а движения механические, как у заводной куклы, в которой вот-вот остановится ключ.
Занзас набирает номер Луссурии, и, слушая гудки, заставляет себя гладить Скуало по голове — и наглый варийский капитан, не умеющий ничего, кроме как махать мечом, приносить глупые клятвы и нестись вперёд к чужим целям, снова успокоенно дремлет в его руках, поджав колени к груди.
Луссурия отвечает после восьмого гудка.
— Извините, босс, я тут...
— Ты знаешь, где я? — обрывает его Занзас.
— Догадываюсь, босс, — отвечает Луссурия и, вроде, улыбается.
— Жду тебя здесь.
— Босс, но мне же там совершенно нечего де...
— Я сказал, я жду тебя здесь. — Занзас добавляет стали в голос и, дождавшись смиренного "Понял", продолжает: — Можешь не торопиться, но ты обязан быть здесь к рассвету. Перед тем, как зайти, сообщишь мне о своём прибытии.
— Так точно, — отзывается Луссурия, и спустя секунду добавляет: — Босс, а можно раньше рассвета? Как-то мне здесь... не так весело, как я надеялся.
— Вали уже, — бросает Занзас и отключает связь.
Он выбьет из сутенёра всё о тех, кто доставил Скуало сюда. Затем, уничтожив к херам этот дешёвый бордель, они отправятся на поиски тех ублюдков, кто так умело обратил атаку Скуало в собственное якобы поражение, обеспечив достойную легенду гибели организации, чтобы объявиться на новом месте, не обременяясь старыми связями. Занзас обещает себе, что он заставит их подыхать от страха, заставит умолять — сперва о пощаде, а затем о быстрой смерти. А потом он отдаст их Скуало, преподнесёт как подарок к её возвращению; и он знает точно, что Скуало насладится этим подарком сполна.
За окном мягко шуршат колёса по гравию.
URL комментария— Останови здесь.
— Босс?
— Ты не расслышал?
— Но, босс... У тебя одежда пропахла гарью, и на рукаве кровь. Все, кто слышал взрыв, немедленно свяжут это с...
— Просто останови грёбаное авто здесь и катись куда хочешь. Я позвоню, когда ты понадобишься.
Понятливый Луссурия смолкает, пожимает плечами и тормозит на обочине.
Занзас уже восьмой месяц ненавидит тишину. Тишина его раздражает, злит, бесит до неимоверности. Он жадно прислушивался к сводкам новостей, к пустым, ничего не значащим слухам; он метался по стране, как потерявшая хозяина в толпе псина, бросался за каждым упоминанием чьих-то неожиданных смертей, проверял каждого мало-мальски известного мечника; он, наконец, сдался и начал брать на себя лично большую часть поступающих заданий — просто потому, что не осталось сил усмирять собственное пламя, а смерть каких-то ублюдков — хоть и жалкое, недостойное, но удовлетворение.
Он знает, понимает разумом, что исчезновение Скуало не было предательством, что, захоти она уйти, объявила бы об этом так, что стёкла лопнули, да и не было у неё причин уходить, не было, мать её, ни единой грёбаной причины, но под обломками взорванного здания её тела не найдено, все поиски зашли в тупик, и восьмой месяц тишины давит под собой все разумные выводы, оставляя иррациональную обиду, которая жжётся изнутри и воспламеняется на ладони.
Больницы, морги, городские свалки; семья, знакомые, наставники; нигде ничего. Скуало просто исчезла, не оставив за собой ничего, кроме слухов о внезапно пропавшем из поля зрения мафиозного общества Втором Императоре Мечей. Первому, кто озвучил эти слухи слишком громким шёпотом, Занзас вышиб мозги выстрелом, и сплетники вздрогнули и боязливо вжали головы в плечи, а слухи, напротив, поползли настойчивей, уверенней.
А потом Занзас приказал прекратить поиски. "Я правильно тебя понял, босс?" — уточнил Бельфегор, и Занзас подписал приказ о назначении офицера Бельфегора капитаном Варии и ткнул Бельфегора в него носом, чтобы тот удостоверился, что уж точно понял правильно, и Бельфегор широко, но неуверенно улыбался и вытирал нос, а Занзас комкал и сжигал в собственном пламени закапанную кровью бумагу. "В моё отсутствие останешься за главного," — приказал он, и Бельфегор растянулся в улыбке ещё более широкой и уточнил, считается ли Скуало теперь дезертиром, потому что не далее чем десять минут назад в резиденцию Варии поступил звонок, в котором сообщалось... Занзас безрассудно метнулся по наводке, вместо Скуало обнаружил топорную и неаккуратную ловушку и выжег к херам всех, кто мог бы рассказать, что варийская элита так глупо и легко выманивается простым упоминанием Супербии Скуало.
Теперь Занзас мечется по Европе, выполняя приказы Вонголы (большая часть заданий — откровенное дерьмо, ничтожные уёбки цепенеют от ужаса при одном только виде вонгольского пламени, какие уж тут сражения), и, кажется, уже знает наизусть все автомобильные маршруты, которые ведут к Италии и от Италии. А заодно знает всех известных мечников этого столетия, все дерьмовые слухи и около сотни мест, пригодных, чтобы скрыться.
Из Сицилии, где укрывалась прошлая цель, Занзас отправился прямиком в другой конец Европы. Луссурия немедленно напросился с ним, догнал его уже в аэропорту и привёз новости: Бельфегор неплохо справляется с полученными обязанностями, потери среди рядовых бойцов минимальные и даже — полусекундная заминка — меньше, чем у Скуало, которая в пылу боя не особенно следила за потерями; впрочем, Бельфегор и сам раньше предпочитал радость убийства приказам, а сейчас словно проникся важностью своей должности, вон, даже планы составляет, хоть и по образцам планов Скуало, конечно... Хорошо, хорошо, Луссурия уже молчит, молчит до самого окончания полёта, молчит по пути к отелю, не задаёт никаких вопросов, кроме тех, что касаются задания напрямую, и молчит даже сейчас, поворачивая ключ зажигания и отъезжая прочь, только головой сокрушённо качает.
Занзас как-то разом понимает, что он кретин.
И что не было ни предательства, ни дезертирства, но это он понимает фоном, потому что он знал это и раньше. А вот за то, что не догадался сразу, не понял такую очевидную схему, — кретин, да гори оно всё в аду, какой же он ебаный кретин!
Скуало смотрит мимо него пустыми глазами.
Слишком привык считать своего капитана мужиком. Ну мужик и мужик, раз прикинулась мальчишкой, когда свою клятву приносила, так и служи теперь как мужчина, и похер, что всё давно раскрылось, бабская клятва малого стоит. И весь мафиозный мир уверен, что Второй Император Мечей — мужчина, и даже варийские рядовые считают, что их шумный капитан, упивающийся яростью сражений — прямо-таки образец мужественного воина...
Уже неуместный грёбаный афоризм «cherche le femme» вертится в голове.
Развлёкся, блядь, с шлюхами. Расслабился, блядь.
— Ночь, — выговаривает он хрипло и притягивает Скуало к себе, обхватив за плечи.
Низенький юркий тип потирает руки и одобрительно хихикает.
— Отличный выбор, господин, просто преотличнейший... но на всю ночь?
— В чём дело? — хмурится Занзас.
— Ни в чём, разумеется, ни в чём, вот только... возьмите.
Взгляд Занзаса темнеет. Железо тихо звякает. Мерзкий типчик подобострастно смеётся.
— Недобрая она девка, буйная. Мы её, конечно, успокаиваем, как же без этого, но ежели вдруг придёт в себя — у-у-у, фурия, чистая фурия! Уже ухитрялась здоровенных мужиков калечить, и ведь не удержишь её никак в одиночку. А вы желаете на ночь... а вдруг она к утру очухается, так что возьмите, возьмите!..
Занзас молчит, вдыхает, кажется, чистый катализатор своей ярости и прикидывает, какой смерти заслужил грёбаный кусок дерьма; уже заносит руку — и Скуало вздрагивает.
Под ладонью Занзаса на её плече краснеет ожог.
— Не переживайте, это за счёт заведения, — и сутенёр всовывает в поднятую руку наручники. — Двадцать седьмая комната, господин. Я прослежу, чтобы до утра вас не беспокоили.
Занзас сжимает растаявшее железо в кулаке и уводит Скуало за собой.
— Эй, мусор, приди в себя, — говорит он, когда они остаются одни.
На самом деле он не знает, что сказать. Не знает, потому что не ожидал узнать, что она оказалась побеждена, не ожидал снова её встретить... уж точно не ожидал встретить в месте вроде этого. Хотя, блядь, это логично — женщина в борделе.
Вот только он никогда не воспринимал своего капитана как женщину. И никогда не спал с ним. С ней. Да ёбаный же в рот.
Занзас бьёт её по щеке, не сильно, лишь слегка, чтобы привести в чувство. Скуало неуклюже падает на кровать. Под задравшейся юбкой обнаруживаются огромные синяки на бёдрах и никакого нижнего белья. Занзас бесцеремонно задирает юбку выше и чуть шире разводит её ноги, чтобы обвести пальцами синяки. Скуало вяло дёргается, пытается его ударить. Занзас перехватывает руку без кисти, чертыхается, дёргает на себя, рассматривает следы от уколов. "Мы её успокаиваем, конечно, куда же без этого..." — всплывает в голове.
Отбросы. Уёбки. Мрази. Сняли с неё протез, накачали наркотой и несколько грёбаных месяцев подкладывают под каких-то ублюдков. Блядь. Блядь, да у кого на неё встанет вообще. Отощавшая девка, вся в шрамах, в синяках, без руки... От волос её драгоценных нихрена не осталось, жалкое подобие того, что было. Ни задницы, ни сисек нормальных. Да у неё вообще нихера нет, и никогда нихера не было, кроме меча и кретинской клятвы, а клятва принадлежит Занзасу. И меч принадлежит Занзасу. Скуало весь, блядь, то есть вся, она сама и вся её грёбаная жизнь принадлежит Занзасу. Только он имеет право решать её судьбу, бить её, отправлять на смерть или трахать, если бы ему с какого-то хера этого вдруг захотелось. И уж точно ни один грёбаный мудак не смеет унижать её и ломать, потому что это исключительное право Занзаса — заставлять Скуало покоряться. Она — целиком и полностью Занзасова собственность.
Занзас сгребает свою собственность в охапку, втаскивает на колени, неаккуратно, непривычно целует, стискивает, беспорядочно гладит ладонями по спине, по голове, по бокам. Скуало отмахивается, отворачивается, прячет лицо в его рубашку и невнятно бормочет:
— Босс, охуел? Убери огонь, мне больно.
И Занзас замирает, утихомиривает вырвавшееся из-под контроля пламя, да и сам, блядь, ну не спать же он с этим мусором собрался, в самом-то деле. Он встряхивает Скуало, ухватив за шиворот, и та пробуждается от дремоты, пытается сфокусировать на нём мутный взгляд, но всё как-то мимо, и тянется к нему руками, обнимает за шею, а движения механические, как у заводной куклы, в которой вот-вот остановится ключ.
Занзас набирает номер Луссурии, и, слушая гудки, заставляет себя гладить Скуало по голове — и наглый варийский капитан, не умеющий ничего, кроме как махать мечом, приносить глупые клятвы и нестись вперёд к чужим целям, снова успокоенно дремлет в его руках, поджав колени к груди.
Луссурия отвечает после восьмого гудка.
— Извините, босс, я тут...
— Ты знаешь, где я? — обрывает его Занзас.
— Догадываюсь, босс, — отвечает Луссурия и, вроде, улыбается.
— Жду тебя здесь.
— Босс, но мне же там совершенно нечего де...
— Я сказал, я жду тебя здесь. — Занзас добавляет стали в голос и, дождавшись смиренного "Понял", продолжает: — Можешь не торопиться, но ты обязан быть здесь к рассвету. Перед тем, как зайти, сообщишь мне о своём прибытии.
— Так точно, — отзывается Луссурия, и спустя секунду добавляет: — Босс, а можно раньше рассвета? Как-то мне здесь... не так весело, как я надеялся.
— Вали уже, — бросает Занзас и отключает связь.
Он выбьет из сутенёра всё о тех, кто доставил Скуало сюда. Затем, уничтожив к херам этот дешёвый бордель, они отправятся на поиски тех ублюдков, кто так умело обратил атаку Скуало в собственное якобы поражение, обеспечив достойную легенду гибели организации, чтобы объявиться на новом месте, не обременяясь старыми связями. Занзас обещает себе, что он заставит их подыхать от страха, заставит умолять — сперва о пощаде, а затем о быстрой смерти. А потом он отдаст их Скуало, преподнесёт как подарок к её возвращению; и он знает точно, что Скуало насладится этим подарком сполна.
За окном мягко шуршат колёса по гравию.